Jack Ketchum – The Girl Next Door – 1989

Боль может работать внутрь – приходя извне. Я имею в виду, что иногда то, что ты видишь, — это боль. Боль в самом жестоком, самом чистом виде. Когда ни таблетки, ни сон, ни даже шок или кома не могут эту боль притупить. Ты видишь ее, ты вбираешь ее в себя. И тогда она – это ты. Ты становишься носителем длинного белого червя, который грызет тебя и пожирает, заполняя твои внутренности, пока, наконец, однажды утром ты кашляешь, и тут выползает слепая белая голова этого нечто, высовываясь из твоего рта, как второй язык.

Тема домашнего насилия в семье из года в год обрастает новыми хорошими работами, которые могут зацепить читателя и даже завоевать некоторый набор премий (возможно и не самых значимых, но любая награда или номинация – показатель успеха), при достаточно посредственной мине. Домашнее насилие в нынешней ипостаси больше подразумевает насилие (моральное, физическое, материальное) над женой со стороны мужа. В обратную сторону оно не работает: читателю скорее всего будет не интересно даже пробовать ознакомиться с историей мужчины, который пытается превозмочь мощь своей жены и выпутаться из сильных, цепких пут, ошибочно считающих любовью.

Вилли Чандлер-старший, пока жил здесь, был мастером на все руки. Умельцем – и чуток параноиком. И, как я думаю, когда Хрущев заявил Штатам в ООН: «Мы вас похороним!», Вилли-старший буркнул что-то типа «хрен похоронишь» и устроил в своем подвале бомбоубежище.

В год, когда половина нашей команды еще не родилась, Джек Кетчам решил углубиться в тему домашнего насилия, опустив родителей и поставив на первый план двух маленьких девочек, подверженных издевательствам со стороны тетки и сводных братьев. Подчерпнув вдохновение из реального случая, произошедшего в не самой Американской глубинке, Кетчам, переполненный яростью, ужасом и будучи опустошенным, собрал свои литературные навыки в кучу и смог создать настолько сильный роман, что его страшно читать. Критерий «по нему был снят фильм» сейчас потерял актуальность, поэтому пропущен.

Мы обожали карнавал и обожали «карни». Еще бы. За один только летний день они брались за нашу спортплощадку и превращали пару бейсбольных полей, покрытых асфальтом, и футбольное поле в абсолютно новый город брезентовых шатров и крутящейся стали. Они делали все это настолько быстро, что мы не верили своим глазам. Это была магия, а сами волшебники посверкивали золотыми зубами и гордо демонстрировали татуировки типа «Я люблю Велму» на своих бицепсах. Попробуй устоять перед таким великолепием.

Роман повествует о детских воспоминаниях мужчины с тяжелой ношей на плечах, удавкой на шее и истерзанной глубокими ранами сердечной мышцей, который свое не самое беззаботное детство провел в тупиковом ответвлении главной улицы, где все дети друг друга знали, уважали, играли, а небо было голубое и трава зеленая. Неискусственно созданное гетто, в основном включало в себя по-своему не злых детей: просто судьба/родители/стечение обстоятельств отворачивало их от естественного и беспрекословного для других в сторону своенравия и вседозволенности.

Но теперь мы все думали о миссис Морино. Она была полной коротконогой сицилианкой, с усами погуще, чем у Тони, но грудь у нее была довольно большой. Представлять ее было нелегко, и интересно, и слегка противно.

Дружная компания друзей, живущих буквально через дорогу друг от друга всегда находила чем себя занять: необремененная тяготами жизненная пора способна вызывать только слезы умиления, когда читаешь о «секретных» местах для встреч, о притягательности ежегодных карнавалов, независящих от погодных условий и других маленьких радостях детства. Уровень садизма, взаимных избиений, подколов держался на уровне среднестатистического ребенка, который любит играть с палкой до момента появления в доме по соседству двух девушек.

Она улыбалась. Улыбка должна бы ее красить. По идее, улыбка должна была придавать ей шарма: у нее были ровные белые зубы и красивые нежные губы. Но что-то с ее улыбкой было не так. В ней всегда присутствовало нечто безумное. Словно ей вовсе не весело, и она улыбается только для того, чтобы ты так решил. К тому же улыбка исчезала слишком быстро. И это раздражало.

Сестры попали в дом к Чандлерам (трем мальчуганам и «самой адекватной» с детской точки зрения, читайте «своей в доску», матери) после несчастного случая, в котором погибают их родители. В начале, движимые жаждой познания, напуганные резкой сменой обстановки, но все же жизнерадостные и добрые девочки (по крайней мере одна) захватывают внимание подавляющего большинства мальчиков. Интерес к взрослой девочке, почти женщине (на 2-3 года старше ребят), без особого намека на пошлость, привносит в жизнь ребят раздрай и неожиданно меняет отношение ко всему окружающему.

Ничего не соображая, я купил билеты, и мы, войдя в кабинку, сели. Все, что я помню, – это тепло ее ладони и прохладу ночного воздуха, и ее пальцы, тонкие и сильные. Это да еще горящие щеки напомнили мне, что я, всего лишь двенадцатилетний мальчишка, на «чертовом колесе» с почти взрослой женщиной.

Некая инфантильная детская невинность, сопутствующая тем страшным вещам, что начинают происходить в доме Чандлеров, может вызвать резкое обоснованное негодование и неминуемое отторжение. С каждой прочитанной страницей глубина погружения Кетчама в пучину человеческой жестокости и безоговорочного следования указам матери приобретает объем и глубину. Психическое расстройство, развивающееся пропорционально времени нахождения в доме двух дополнительных женщин, сдобренное чувством утраты от резкого ухода нерадивого мужа, полностью переворачивает жизнь главного героя, который находится в возрасте, где слово взрослого – закон.

Но помимо истории с копами, все – включая меня – знали одно: детей серьезно наказывали практически без причины, в чем не было ничего нового. Новым было то, что это творилось в доме Чандлеров, который мы все считали тихой гаванью.

Отсутствие моральных ориентиров (исходя из расчета боязни общения со своими родителями) приводит героя в подвал семьи Чандлеров, где начиналось все с «обычного» наказания, а привело к непоправимым последствиям. Манера письма Кетчама (надо отдать должное переводчику), с живой подачей материала через призму «почти подростка, но уже не ребенка» придают роману сильнейший, экстремальный уровень донесения событий до читателя. Невозможно невозмутимо читать книгу: дело не в объекте насилия, а в самом факте звериной жестокости, скрывающейся за масками маленьких мальчиков, спущенных с поводка, пробующих жертву на вкус, но останавливающихся по первому слову матери. Неосознанная непостижимая юному мозгу жестокость находит отклик в любящих, пожирающих глазах матери, которая перестает отдавать себе отчет в содеянном и с каждым новым днем все больше и больше закрывается за дверью своего помешательства.

Я вошел в свою комнату. Сидя на кровати, я смотрел, как кромешная тьма ночи сменяется предрассветной синевой. Мысли метались в голове, как воробьи, слетающие с карниза. Я сидел, познав себя до самого кромешного дна, и тихо смотрел на рассвет.

Как говорил Кетчам, бесит не сам факт издевательств, а факт существования таких людей, которые могут оказаться своими соседями. Каждая семья, как и отдельные ее личности, имеют свои скелеты в шкафу, но это отнюдь не значит, что можно мириться с чрезмерной жестокостью и не пытаться предпринять хоть какие-то шаги. Дети, по факту слабы и «не имеют права» перечить взрослым – на таком же эмоциональном уровне находится безвозмездная любовь к родителям. До какого-то момента это – непреклонная истина, следование которой может стать летальным.

Мы были поражены. Мы никогда не видели ничего подобного. Дети беспомощны. По определению. Дети должны либо терпеть унижение, либо удирать со всех ног. Протестовать в открытую нельзя. Просто убегаешь в свою комнату и хлопаешь дверью. Вопишь и орешь. Сидишь за ужином с мрачной физиономией. Закатываешь истерику – или ломаешь вещи. Случайно или нарочно. Ты постоянно угрюм и молчалив. Ловишь неуды в школе. Вот, пожалуй, и все. Весь твой арсенал. Но ты не можешь встать и послать взрослого куда подальше. Ты не можешь встать и спокойно сказать: «нет». Для этого ты еще слишком мал.

На этот раз серия «вселенная Стивена Кинга» пополнилась одним из сильнейших тяжелых романов. По аналогии с другими книгами серии, качество печатной продукции не упало, белая рамка обложки привлекает взгляд. Как и с другими книгами серии, не стоит даже пробовать читать книгу с немытыми руками: этот маневр может угрожать кристальной чистоте полки, на которой стоит серия. Грамматика, построение предложений, корректура – все сделано на очень хорошем уровне. Если в тексте и присутствовали небольшие ошибки, на волне взбудораженного сознания, мы могли их пропустить.

Я спиной ощущал ее присутствие. С ней явно что-то было не так. Она казалась уставшей, отстраненной, словно не вполне пребывала здесь. Ее шаги по лестнице были легче наших, легче, чем они должны были быть. Не звуки, а какой-то шепот. И двигалась она медленно и с трудом, как будто пополнела фунтов на двадцать. В то время я не слишком разбирался в психических болезнях, но знал: то, что я вижу, не вполне нормально. Она меня не на шутку тревожила.

Роман Джека Кетчама можно считать настольной книгой плохого родителя. Это пример пагубной вседозволенности, наплевательского отношения, ну и конечно внутренних демонов, раздувающих костер в воспаленных мозгах. Кетчам сам не может полностью описать весь ужас, творящийся в подвале Чандлеров, используя интересный трюк, позволяющий читателю определить и представить уровень садизма, на который способны дети. Книга достойна прочтения и отлично будет смотреться на полке, в одиночестве или среди остальных книг серии.

И я пишу все это для тебя, Рут. Потому что до сих пор не мог расплатиться с тобой. Так вот тебе мой чек. Давно просроченный и превышающий кредитный лимит. Обналичишь его в аду.